6 октября ушел из жизни историк, выпускник НГУ Дмитрий Серов. Воспоминаниями о нем поделились Елена Бевзова, Петр Подалко, Евгений Крюков.
Дмитрий Олегович Серов — доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой теории и истории государства и права НГУЭУ, специалист в области истории государства и права России XVIII—XX вв. Автор более 200 научных работ, в том числе 5 авторских монографий и более 90 статей, опубликованных в ведущих научных изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ. Является также автором монографии «Следователи Петра Великого» (совместно с А. В. Федоровым), вышедшей в свет в 2018 г. в большой серии «Жизнь замечательных людей» (Из материалов Википедии).
Евгений Крюков (ГФ-2001): Дмитрий Олегович вел у нас историю России. На его лекции всегда набивалась толпа, приходили даже с других потоков, потому что рассказывал он невероятно увлекательно. Историю каждого правителя он заканчивал обязательной лекцией «Личная жизнь царя…», которую все ждали как вишенку на торте и покатывались со смеху от его умения подавать сложные и щекотливые темы с юмором.
Петр Подалко (ГФ-1987): С Димой мы вместе учились в школе все десять лет. Классы. правда, были разные, но — «на одной параллели», как тогда говорили. Друзьями в общеупотребительном смысле этого слова не были, но неожиданно вдруг сблизились в конце 9-го класса. Инициатива была за ним — он как-то «выцепил» меня из среды прочих ребят, выбрал в качестве постоянного собеседника. Помню, как много мы гуляли с ним по Академгородку, уходили на овраги за школу (наша 130-ка стояла и стоит почти на границе Ботсада — два шага, и ты уже в настоящем лесу), потом «накручивали кольца» по большому периметру улиц Академа… Почти всё время говорил Димка, а я в основном слушал, изредка вставляя какие-то реплики. Это было необычно: со мной чаще происходит наоборот, и основным «докладчиком по общим и частным вопросам», как правило, выступаю я сам — возможно, потому и запомнилось. Почему на роль слушателя был выбран именно я? Не знаю, наверное, в тот момент ему потребовался какой-то новый, «свежий» собеседник, непохожий на остальных.
Кроме разговоров, главной темой которых были общие знакомые и международные события (подобный «микст», наверное, только и возможен в 16-17 лет), Дима иногда читал мне какие-то шуточные наброски мини-историй, в которых фигурировали смешные полусказочные перонажи, немного напоминавшие наших школьных знакомых. Его стиль изложения и описание характерных черт героев этих рассказов я вспомнил спустя много лет, когда впервые увидел издания японских «манга». Записи эти он делал на отдельных тетрадных страницах, иногда — на промокашках (они тогда ещё были в ходу!); умей тогда он или я хорошо рисовать — вот были бы готовые комиксы… Интересно, сохранились ли где-нибудь те записи и наброски? Всё это наше прогулочно-разговорное общение продолжалось не очень долго, всего несколько недель, может — месяца полтора-два. Потом настал десятый класс, и встречи как-то сами собой прекратились.
В НГУ Дима поступил с первого захода; я же на Гумфаке появился только год спустя, поэтому учились мы на разных курсах. К тому же, хотя мы оба — коренные «академовские мальчики», я почти всё свободное время проводил в «десятке» (общежитии ГФ), куда достаточно редко заходил Дима. Общение практически сошло на нет — вот и про учёную степень доктора исторических наук я узнал только сейчас… Да Бог с ним, с регулярным общением — можно жить врозь и не видеться годами и десятилетиями, но вот сама мысль о том, что не маститый учёный Дмитрий Олегович Серов, а Дима, «длинный Дима», ровесник и однокашник, уже ушёл, ушёл навсегда — вот что совершенно непонятно и потому непереносимо… Господи, как же быстро и внезапно всё это заканчивается…
Елена Бевзова (ГФ-1986): Когда мы дружили и много гуляли по ботсаду и зимне-осенне-весеннему городку, много говорили, много мечтали. Дима — не только учёный и исследователь огромного трудолюбия и аналитических способностей. Он для меня всегда был романтик и ребёнок. «Приходи ко мне завтракать!» — предложил он как-то мне на втором или даже третьем уже курсе, когда мы все порядочно узнали друг друга и возникло чувство доверия. На это очень нестандартное предложение я согласилась с улыбкой. Первое, что Димка сделал, это с гордостью показал свою библиотеку. Именно свою — не семейную. Он уже тогда начал собирать по букинистам и изредка в обычных магазинах интересные и редкие книги. С гордостью он показал мне три разрозненных томика Брокгауза Ефрона и сказал, что хочет собрать как можно больше томов этого редкого издания. Мы позавтракали ленивыми голубцами, которые приготовила немыслимо аристократичная и изящная его мама Ирина, и пошли гулять. Он очень любил гулять. Может, потому что в процессе размеренного шагания по мокрым или снежным или засыпанным листьями тропинкам любимой верхушки его мысли текли и складывались в идеи и были такими же точными и легкими, как наши шаги.
Я слушала, он рассказывал. Иногда я открывала рот, чтобы возразить или высказаться альтернативно. Снисходительное «хехе», вежливое «возможно» — и меня мягко возвращали в прежнее неторопливое русло, которое вело к выводу или к гипотезе. Основой этого монолога всегда были факты — много маленьких фактов об исторических событиях и лицах. Это было очень интересно узнавать, у меня часто вырывалось «Откуда ты знаешь это?» — и всегда следовала точная ссылка на источник — мемуары, биографические описания, исторические документы.
Слушать Димку для меня тогда тоже было учиться. Кажется, именно во время этих прогулок я поняла ещё одну идею слова «академия» и «академический» (и «Академгородок»!). Когда что-то слышишь и обсуждаешь в роще, вдыхая свежий воздух, под высоким небом, под медленным кружением ярких листьев Золотой Долины — оно понимается и воспринимается совсем не так, как в аудитории.
Он говорил о том, что историческая наука должна быть написана талантливыми историками как написана литература гениальными писателями, но без вымысла и без метафор, а только с опорой на факты и события жизни людей, особенно великих людей, тех, кто стоял у руля, имел доступ к настоящим документам, подлинным цифрам, реальным встречам. Он везде искал эти факты. Он делал их основой своих рассказов об исторических событиях, о людях, об эпохах.
Дима всегда хотел быть учёным. Это было как нечто неизбежное, как судьба. Защита кандидатской, конференции, преподавание, защита докторской — все эти события уже были записаны в его маршруте, как отмечены пункты назначения в расписании поезда дальнего следования. И он только внимательно рассматривал этот будущий путь, примериваясь, когда и на какое время остановиться на одной из этих станций. Он говорил об этом как о неизбежности. И мы часто смеялись, воображая, как однажды, через много-много лет он будет почтенным седым профессором и выйдет погулять по академовским аллеям, а я на шикарном мерседесе буду ехать мимо и остановлюсь, чтобы его подвезти… Мы не знали о трудностях и трагедиях, которые нам суждены на этом пути. Мы не думали о ранах. Мы были счастливы и молоды. И я уверена, что эти прогулки, разговоры, мысли юности дали нам силы жить и переживать все, что нам выпадало на пути.
Димка, ты рано ушел. Но мы все, кто знал тебя с детства и юности, мы все будем помнить тебя. Я храню первый препринт твоей первой серьезной статьи, который ты мне подарил, я храню твою книгу, твои почтовые открытки. Мы мало виделись, но мы дружили в нашей юности, и это по-настоящему ценно. Пусть душа твоя найдёт покой, пусть решает она теперь другие, высокие задачи — не здесь, не у нас, но всё равно живая и важная для нас, для мира, для той истории, которую ты старался так точно и так по-человечески писать.
Фото из открытых источников.